|
Страсти давно улеглись. Споры давно потеряли всякий смысл. Она стояла здесь, и будет стоять до тех пор, пока ей самой все это не надоест!
Каких только эпитетов не удостаивалась она за свою недолгую жизнь. Трагическим уличным фонарем, скелетом колокольни, тощей фабричной трубой виделась она в раздраженном воображении одних. Нежной пастушкой, прощальным «жестом» ускользающей готической эпохи называли ее другие.
Официальное мнение приписывало ей роль символа нового века, называло началом новой индустриальной эпохи, прорывом инженерной мысли, предвестницей новых форм в искусстве. Чем, наверное, она и была в свое время. А чем сегодня является «самая известная в мире парижанка»?
Да, пожалуй, как и положено истинным парижанкам, интригующей, привлекательной, не потерявшей в свои сто с лишним лет моложавой легкости, изящества, кокетства. Как о подлинной звезде, хочется знать о ней все. Но только «светская хроника» этой звезды пишется не бойкими щелкоперами-однодневками, а самой историей.
Ah, Mon papa!
Отец ее – инженер-мостостроитель Александр Густав Эйфель - национальную известность получил после строительства «висящего в воздухе» моста в Бордо. Он автор здания первого в мире универсального магазина, парижского универмага «О-бон марше» и «Галереи машин», стеклянная крыша которой опиралась только на стальные арки - внутри не было ни одной колонны! Его мост - через французскую речушку Труир - долгое время считался самым высоким в мире - 120 метров высотой, пока рекорд не был побит самим же Эйфелем: в Португалии он построил 160-метровый мост.
Он сконструировал подвижный купол обсерватории в Найсе. И он же сделал математические расчеты для построения статуи Свободы, которую французский народ подарил американскому народу.
Были в биографии талантливого инженера и печальные страницы. Во время строительства канала через Панамский перешеек его обвинили в растрате огромных средств, хотя никакого отношения к финансовым делам он не имел. Эйфель получил два года тюрьмы, о чем французы обычно не упоминают.
Умер он глубоким стариком, в возрасте 91 года, в окружении 25 (!) своих детей и в ареоле славы, принесенной ему несколькими десятками архитектурных детищ, самым известным из которых была, конечно же, она.
Какой confuse!
Едва башня начала подниматься над Парижем, как для многих стало очевидным непреодолимое противоречие между этим ажурным, легким, непонятным созданием и монументальным имперским стилем самого Парижа. Многие художники, поэты и писатели рьяно запротестовали. Они выступили с открытым письмом, в котором доказывали, что башня уродует исторический облик Парижа и, что правительство не должно финансировать ее строительство. Масла в огонь добавил какой-то математик, «доказавший» своими расчетами, что башня развалится сама собой, едва достигнет высоты в 220 метров. Когда башня, наконец, вытянулась в свой полный рост посреди Марсового поля и стала неизбежной, Ги де Мопассан один из самых безжалостных ее хулителей, стал регулярно ходить обедать в ресторан, расположенный на первом уровне башни. Объясняя свое непоследовательное поведение, он говорил: «Это единственное место в Париже, откуда не видно «чудовища».
Травля была такой неуемной, что башню решено было снести. Делались даже подсчеты расходов, связанных с этим. Спасло ее то, что на неё верхушку водрузили антенну, а, кроме того, она стала источником крупных доходов города. Только за время работы Всемирной выставки ее посетили два миллиона человек. Со всего мира в Париж стягивались туристы специально, чтобы посмотреть на самое высокое сооружение в мире. А она была фантастически высока - на 130 метров выше самого высокого, на тот момент, сооружения в мире, Вашингтонского обелиска. И оставалась рекордсменкой до 1931 года, когда в Нью-Йорке был построен небоскреб Empire-State-Building.
Периодически разговоры о сносе башни все-таки возобновлялись. В 1925 году этим воспользовался некий Виктор Лустиг. Он прочел в одной из газет заметку о том, что Эйфелева башня находится в ужасном состоянии, и городские власти подумывают о ее демонтаже. Авантюрист снял номер «люкс» в отеле Crillon, пригласил туда крупных торговцев металлоломом. Представился заместителем министра почт и телеграфов, а то, что принимает их не в министерстве, объяснил строгой секретностью предмета обсуждения. Лустиг предложил дельцам закрытый тендер на демонтаж Эйфелевой башни. Своей жертвой он наметил дельца из провинции Андре Пуассона. Во время второй встречи в отеле - уже один на один - Лустиг намекнул Пуассону насчет взятки. Обнадеженный доверием чиновника, Пуассон выписал чек. Лустиг, извинившись, вышел на минутку и… исчез вместе со сказочным планом превращения Эйфелевой башни в гору металла.
Искусство закройщика
В плане Эйфелева башня опирается на квадрат площадью в 1,6 гектара. Вместе с антенной ее высота составляет 320,75 метра, весит она 8600 тонн, и, как уверяют специалисты, в процессе ее постройки было использовано 2,5 миллиона заклепок. 12 000 деталей для башни изготовлялись по точнейшим чертежам. По тем временам самая высокая башня в мире была смонтирована 250 рабочими в поразительно короткий срок – 2 года, 2 месяца и 5 дней - без единой технологической проблемы. Стоила она около 5 миллионов франков, причем, большую часть суммы Эйфель выложил из собственного кармана. Она стала основным событием и главным аттракционом Всемирной выставки 1889 года и окупилась в течение полутора лет. 16 опор, на которых держится башня (по четыре в каждой из четырех «ног»), были снабжены гидравлическими подъемными устройствами, дабы обеспечить абсолютно точный горизонтальный уровень первой платформы. Без этих домкратов поставить башню не удалось бы никогда.
Высота башни 320 метров, состоит она из трех уровней: первый этаж находится на высоте 57 метров, второй- 115, третий- 276. На первой платформе был открыт ресторан. На второй - газета «Фигаро» оборудовала свою редакцию. На последнем этаже восстановлен кабинет Гюстава Эйфеля, в котором две восковые фигуры изображают встречу Эйфеля с Эдисоном. Благодаря антенне, завершающей изящную вертикаль, все парижские FM-станции нежно окутывают город музыкой.
Haute Couture
Переодевается красавица каждые 7 лет. Эйфель выкрасил ее в волнующий красный цвет. Такой она простояла до 1892 года. Затем был желтый. Еще дважды - в 1954 и 1961 годах - ей возвращался оригинальный красный цвет. 31 декабря 1985 года была введена в действие новая система иллюминации башни. Прожектора установили внутри самой башни. Их направленный вверх свет делает ее похожей на тончайшее ювелирное изделие.
В конце прошлого года ее начали красить уже в восемнадцатый раз. Согласно решению мэрии Парижа цвет самой известной достопримечательности города изменен не будет - башня останется болотно-коричневой, - но он будет иметь три оттенка — внизу темно-коричневый цвет. От отметки в 57 метров - более светлый из-за присутствия зеленоватых тонов, а в верхней части - с отметки в 115 метров - светло-коричневый. Перетекание тонов, по замыслу художников, будет подчеркивать изящество конструкции. В обновленном виде она предстанет лишь в феврале 2003 года.
Впервые будет применена новейшая краска - без содержания свинца. На ее создание ушло около семи лет. Но при всех нововведениях одно правило остается незыблемым - красить башню 25 маляров будут вручную с помощью кисточек с короткой ручкой, как завещал Гюстав Эйфель. На покраску 200 тысяч квадратных метров поверхности уйдет 60 тонн краски. Стоимость работ оценивается в 3 млн. евро. Кстати башня приносит огромные доходы Парижу, так в прошлом году мэрия получила от управляющей компании более 30 млн. франков.
Московская гастроль
В начале восьмидесятых прошлого века все лестничные пролеты Эйфелевой башни были заменены лифтами. С тех самых пор и началась погоня музеев и коллекционеров за «золотыми» ступеньками. Из двадцати лестничных пролетов только два безвозмездно попали во французские музеи и одна – в Московский музей современного искусства. Остальные же были проданы за баснословные деньги на аукционах.
Высота нашей «винтовой француженки», соединявшей некогда второй и третий ярусы, всего четыре метра шестьдесят сантиметров. Каждый метр весит 160 килограммов.
Заключительная, комплиментарная
Соблазн притянуть для объяснения феномена Эйфелевой башни старика Фрейда велик. И все-таки секрет ее успеха совершенно в другом… В ее абсолютной женской сущности. Не исключено, хотя этому нет достоверных доказательств, что этим творением Эйфель хотел рассказать нам о своем женском идеале. Известно, что он, как истинный француз, был галантен, очень влюбчив и многократно женат. Так почему же он не мог в собирательном женском образе увековечить те черточки милых сердцу особ, которые способны только в раскованном воображении художника соединиться вместе? Изящество и стать, аристократизм и обольстительный шарм, непоколебимое достоинство и кокетливая игривость, а главное – немногословность…
Прежде чем пойдет разговор о знаменитых парижских кафе, пара слов о французских кафе вообще. На протяжении последних столетий в каждой из европейских стран установился свой особый тип заведения, куда люди приходят в свободное время. Немецкая пивная так же отличается от английского паба, как последний от испанского кафе; в свою очередь, у испанского кафе не больше общего с итальянским, чем у китайской забегаловки с турецкой чайной. Первое, что следует знать о французском кафе, - это не кафе. Его социальная функция ближе к традиции (или "институту", как говорят социологи) советской кухни недавнего прошлого: место, где собираются друзья поговорить о своем, побыть среди своих. В отличие от испанского, где обстановка более семейная и те же люди, бывало, сидят десятилетиями за одним и тем же столом, здесь другие критерии свойскости. Чаще - культурные, политические. И отчасти по этой причине парижские кафе превратились в исторические достопримечательности, а испанские - нет. Что еще? Скверный кофе. Не макдоналдовское или Starbuck пойло, но, вопреки молве, по вкусу гораздо ближе к ним, чем к благородному напитку, подразумеваемому словом кофе. Пока вы не принадлежите к завсегдатаям компании, не "свой", вы - чужой, и в стране, отнюдь не славящейся гостеприимством, быть посторонним во французском кафе совсем не то, что в итальянском, где на вас просто не обращают внимания, или испанском, где малейший приязненный жест с вашей стороны может мгновенно превратить вас из постороннего в друга, с которым в следующий раз все будут здороваться и обсуждать вчерашний матч. Во французском кафе вы будете постоянно ощущать на себе взгляд официанта, как если бы он подозревал вас в желании отсыпать сахара в карман или украсть ложку перед тем, как рвануть к выходу не расплатившись. Разумеется, в туристских кафе на бульварах атмосфера иная, но они такие же французские, как и вы.
Первым парижским кафе был, по-видимому, "Le Procope". Открыл его... сицилиец Франческо Прокопио деи Колтели в 1675 году. На своем нынешнем месте (в Латинском квартале, на 13 Rue de l'Ancienne-Comedie, метро Odeon) оно обретается с 1686 года. Здесь сиживали Дидро и Даламбер, по легенде знаменитая Энциклопедия возникла во время одного из их споров в кафе. Завсегдатаями "Le Procope" были Вольтер, Дантон и Марат. Здесь в вечер 27 апреля 1784 года в ожидании бессмертия или провала сидел Бомарше во время премьеры "Женитьбы Фигаро". Частыми гостями были Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. В 1988 году нынешние хозяева "Le Procope" провели капитальную реставрацию кафе "под славное прошлое", т.е. сделали его привлекательным для нас с вами. Свою роль в культурной жизни Парижа оно давно потеряло.
Почин сицилийца пришелся французам по вкусу. Накануне Французской революции, т.е. через сто с небольшим лет после открытия "Le Procope", в Париже уже насчитывалось тысяча сто кафе, в 1825 году - три тысячи, в 1869 - четыре. Пик приходится на период между двумя мировыми войнами, когда число кафе перешло за семь тысяч. Об их популярности можно судить по тому, что в старину большинство их, как и сегодня, располагалось в районе бульваров, которые приобрели нынешний вид только в 1870-х годах. Три тысячи кафе на бульварах старого, на самом деле не очень большого, города - это значит, что каждая вторая дверь вела в кафе! Шло время, менялся Париж, и вместе с ним менялся облик и география популярных заведений.
Одна подробность, впрочем, оставалась неизменной. Она, в частности, объясняет, почему пик кафейной культуры приходится на 1910-20-е годы, когда в моду вошли монмартрские кафе. Дело в том, что отопительная система парижских домов заставляла в зимнее время даже скандинавов страдать от холода. Чем беднее был человек, тем чаще он ходил в кафе и дольше сидел там. Еда, говорят, в них всегда была скверной, но вино и тепло скрашивали жизнь. Русский парижанин Андрей Седых так описывал знаменитую "Ротонду" в ее легендарные годы: ""Ротонда" была нашим убежищем, клубом и калейдоскопом. Весь мир проходил мимо, и мир этот можно было рассматривать, спокойно размешивая в стакане двадцатицентовое кофе с молоком. ... Было тесно, накурено, но от громадной чугунной печки, стоявшей посреди зала, веяло теплом. Кто только не отогревал свои озябшие руки у этой печки!". Кто был в Париже, помнит тамошние старые дома с множеством мансард под крышей. В истории живописи мансарды занимают почетное романтическое место. (Встречая восторженные упоминания о них, я всегда вспоминаю старый анекдот: Маруся, приходи на веранду, будем заниматься любовью. - Твой намек поняла, только что такое "веранда"?) Мансарда - это чердак, что в переводе на человеческий язык означает жизнь под раскаленной крышей летом, под протекающей - весной и осенью и на чудовищном сквозняке и холоде - зимой. Что ж удивляться "кофе с молоком" и гимну чугунной печке?!
У людей с достатком кафейная культура в течение пары столетий выработала особые бытовые ритуалы. Англичан и американцев особенно восхищали "дневные кочевья": утренний кофе с круасаном и одной компанией в первом кафе, после этого все перебирались в другое для полуденного аперитива, ближе к вечеру народ становился на прикол в третьем или четвертом, уже со "своими", со сплетнями, слухами, интригами. Отсюда и культурное прошлое. Когда вам говорят: вот здесь, в этом кафе была написана такая-то и такая-то великая книга - как правило, говорят правду. Кафе были своего рода писательскими кабинетами многих классиков современной литературы. Художники, правда, картин в них не писали, но почти в каждом монмартрском кафе за "своими столиками" сидели торговцы картинами, здесь совершались сделки, которым впоследствии искусствоведы посвятили монографии.
***
Для удобства читателей, которым, чем черт не шутит, захочется пройтись по этому парижскому маршруту, я разобью описание по районам. Начнем с Сен-Жермен де Пре (St-Germain-des-Pres). Этот район часто ассоциируется в истории с расцветом современной философии, а кафе с именами Жана-Поля Сартра, Симоны де Бовуар и французской школой экзистенциалистов.
"Cafe des Deux-Magots" (170 Boulevard St-Germain). Почти целое столетие оно считалось своего рода вратами в рай мировой литературы. Каждый, кто мечтал попасть в рай, приходил в это декорированное в китайском стиле кафе, зная, что оно - аперитивная остановка крупных издателей и - где грязь, там и карась - писателей. Попросту говоря, оно стало издательской общественной приемной. Дорогой, естественно. Известны случаи, когда поэты и писатели неделями копили гроши, чтобы придти сюда в час коктейля, заказать за 110 су (безумные деньги в конце прошлого века!) рюмку аперитива и... ожидать, когда великий человек-Издатель будет проходить мимо ... "Cafe des Deux-Magots" было любимым местом поэтов Рембо, Верлена, поэта и драматурга Малларме. В 1920-х годах его оккупировали сюрреалисты. Здесь держали двор повелители направления Бретон и Арто, щедрой рукой раздавая хулу и путевки в жизнь. Симона де Бовуар читала в кафе Гегеля, Луи Арагон сочинял свои литературные манифесты. Живший неподалеку Оскар Уайльд приходил сюда завтракать. В "Deux-Magots" Пикассо познакомился с Дорой Маар, чьи портреты сейчас висят в лучших музеях мира. Из великих и знаменитых американских писателей завсегдатаями были Харт Крейн, автор замечательного и, увы, не переведенного на русский язык романа "Мост", и Гор Видал, автор "Бэрра" и других известных романов.
В "Cafe de Flore" (через дом от Deux-Magots), по соседству с одним из лучших в прошлом веке парижских книжных магазинов, витает дух Апполинера, великого поэта и знатока живописи, благодаря статьям которого кубисты и сюрреалисты перешли из разряда шантропы в разряд почтенных художников. По прихоти истории это кафе было любимым местом сбора французских фашистов в 1930-е годы. А за соседними с ними столиками сидел Сартр со своей компанией друзей-философов. Каждый день, как на службу, приходил поэт Жак Превер. Он собирал со столиков меню, клочки бумаги (бывало, туалетной тоже), писал на них, иногда забывал. После его ухода хозяин кафе Бубал аккуратно их собирал и вручал месье Преверу на следующий день.
В отличие от России, где живой писатель - разновидность государевой плевательницы, а мертвый - предмет столь же противоестественного идолопоклонничества, Франция - одно из немногих мест в мире, где культура традиционно считается живым национальным достоянием. В 1958 году хозяин "Brasserie Lipp" (151 Boulevard St-Germain) Марселин Липп был награжден высшим орденом страны - Орденом Почетного Легиона - за "лучший литературный салон Парижа". Это кафе основали беженцы из Эльзаса, который после франко-прусской войны 1870 года перешел к Германии. По давно установившейся традиции завтракают тут бизнесмены, обедают политики и актеры (какое естественное сочетание!), а к ужину собираются писатели. Двое из трех старых завсегдатаев - писатель Сент-Экзюпери и будущий президент Миттеран - сделали "Brasserie Lipp" известной; третий, Эрнст Хемингуэй, писавший здесь "Праздник, который всегда с тобой" (кстати, кафе в нем упомянуто), - знаменитой.
"Le Montana" (28 Rue St. Benoit) несколько десятилетий тому назад было излюбленным местом киношников. Режиссеры Годар, Трюффо, Рено частенько сиживали в здешнем баре. К ним ходили "в гости" философы обсуждать смысл жизни. То была эпоха "сурьезного кино", наивного, скучного, но без голых задниц и античных греческих богов, побивающих друг дружку приемами кун-фу. Рассказывают: от курева дым в "Le Montana" стоял таким коромыслом, что люди за соседними столиками не видели друг друга. Какие прекрасно нездоровые были времена!
Название"La Palette" (43 Rue St. Benoit) обманчиво. В "Палитре" в основном сиживали поэты. Апполинер и Андре Салмон проводили за здешними столиками дни напролет. Вообще-то в ежедневном кафейном ритуале "La Palette" выполняла функции аперитивной остановки, но, как бывает, рюмочка-другая абсента - и пошел разговор. (Вопреки тому, что писал Достоевский, бесконечные споры о Боге и Вселенной свойственны не одним русским. Чтобы убедиться в этом, достаточно провести несколько часов в реальном французском кафе или молодежной немецкой пивной. Подозреваю, так было и при жизни великого русского писателя. Но он мало интересовался чужестранной жизнью и еще меньше в ней понимал.)
Наверное для проформы следует упомнить и подвальное кафе "Bar du Pont-Royal" (7 Rue de Montalembert) неподалеку от издательства Галлимар. Список писателей, заходивших сюда договариваться об издании своих книг, обмывавших вышедшие, просто регулярно бывавших в баре мог бы составить почти полную энциклопедию французской литературы XX века. Пруст, Камю, Сименон, Жид, Сартр, Арагон, Кокто хотя бы по разу опрокинули здесь рюмашку или выпили кофе.
Монмартр
Мне всегда импонирует ирония, особенно историческая. Когда-то пригород Монмартр славился не памятью о богемных кафе и кабаре, канканом и полькой, и даже не туристскими ресторанами, еда в которых омерзительна даже по мировым стандартам такого рода районов, а нахальство и вымогательство официантов требует присутствия объединенного дежурного наряда полиции с фининспекцией в каждом ресторане. Нет, Монмартр был известен... женскими монастырями. Название району дали в давние времена студенты. (Хорошее соседство - студенты с монашками. Вдохновляющее. Обе стороны.)
В XVII веке "Closerie des Lilas" (171 Boulevard de Montparnasse) была постоялым двором на пути из Парижа в Фонтенбло и Орлеан. До начала 1920-х, когда здесь дни напролет, работая, просиживал Хэмингуэй, кафе было любимым пятаком писателей-символистов. С 1905 по 1914 года в кафе находилась - в лице одного человека, одетого во все черное - Поля Фора - редакция журнала "Поэзия и Проза". Этот, почти самиздатный журнал первым опубликовал Андре Жида и Жюля Ромэна. Бодлер, Верлен, Метерлинк назначали встречи друг с другом в "Closerie des Lilas". Оставляю читателям самим судить, несет ли место печать преемственности, но следующим литературным поколением, избравшим это кафе, были дадаисты и сюрреалисты. В полном согласии с провозглашенной эстетической программой, почти каждое заседание писателей, избравших источником своего творчества подсознание, заканчивалось скандалом. Подзюкиваемое подсознанием, ничье сознание не соглашалось на компромисс! Место вошло в анналы не только европейской, но и ирландской литературы: в 1920-х здесь часто сиживал Джеймс Джойс, в 1950-х - Самуэль Беккет. Еще более весомое место занимает "Closerie des Lilacs" в американской литературе! Ладно, что Хэмингуэй здесь работал над окончательным вариантом "И восходит солнце...", но за одним из столиков Дос Пассос написал - от начала до конца - великую трилогию "USA". Работал в нем и Томас Вулф; он, в частности, упоминает кафе в романе "О времени и о реке".
"Le Coupole" (102 Boulevard de Montparnasse) считалась молодыми поэтами и художниками "академией богемной жизни". Кафе появилось на свет в 1927 году на месте бывшего угольного склада. Собственно, не кафе, а - похожая больше на гигантский сарай или зал ожидания на вокзале - закусочная "Le Coupole" привлекала молодежь а) дешевой едой и б) танцевальной залой в подвале. Здесь Луи Арагон познакомился с Эльзой Триоле, и Генри Миллер вотще пытался всучить официанту в качестве платы за ужин обручальное кольцо. Именно в "Le Coupole" день за днем писал свои репортажи для "Известий" Илья Эренбург, вокруг которого постепенно сложился, как иронизировали американцы, "коммунистический уголок". В 1960 году здесь часто работали любимая писательница интеллигентных советских женщин - Франсуаза Саган и кумир советских интеллигентов моего поколения (а также лучший друг Фиделя Кастро) - Габриэль Гарсия Маркес.
Соседняя и самая знаменитая из всех старых парижских кафе "Le Rotonde" (105 Boulevard de Montparnasse) - туристская мекка для всех, кто хочет увидеть место, где родилась и созрела живопись европейского авангарда. Кто только не бывал в "Le Rotonde"! Ее стены можно выложить мемориальными плитками. Пикассо, Дерен, Вламинк, Модильяни, Сутин ходили сюда каждый день. Приходил наезжавший из Германии для встреч с друзьями Кандинский. "Ротонда" была общеевропейской явкой анархистов, которые ни о чем не подозревая, скользили взглядом мимо никому тогда неизвестных, поднимающихся на террасу кафе Ленина и Красина.
Легенда рассказывает, что однажды менеджер "Ротонды" приказал официантам не обслуживать курившую на веранде молодую женщину. Вдобавок, о ужас!, она сидела без шляпки! Он попросил женщину уйти из кафе. Возмущенные завсегдатаи, тогда еще не знаменитые, а просто молодые, бедные и принципиальные, в знак протеста перекочевали в "Cafe du Dome" (108 Boulevard de Montparnasse). Так произошла смена эпох. До этого кафе пользовалось популярностью среди российских социал-демократов. Что написал в нем Ленин, я не знаю, но еще пару десятилетий назад еще были живы люди, помнившие двух оживленно жестикулирующих и громко говорящих собеседников - Ленина и Троцкого. Вряд ли в спорах о мировой революции они обращали внимание на скромного, худощавого, болезненно выглядящего молодого человека за одним из соседних столиков. Сомнительно, чтобы он тоже вслушивался в их разглагольствования. Все мысли Хаима Сутина были устремлены к живописи. Подозреваю, что через одно-два поколения о Ленине и Троцком будут помнить только будущие забубенные люди (вроде автора этих строк), а гениальных "Купальщицу" и "Мальчика в ливрее" будет знать каждый, кто не безразличен к живописи. Согласно литературному реестру (французы ревниво его блюдут!) уже в 1929 году (!) "Cafe du Dome" упоминалось в пятидесяти романах и повестях, написанных на пятнадцати языках. Еще бы! Среди постоянных посетителей, удостоившихся мемориальных досок в кафе числятся Брак, Дерен, Цадкин и Модильяни. Не считая заходивших время от времени Сартра, Бовуар и Беккета.
О "Dingo Bar" (10 Rue Delambre) легенды ходили уже в 1920-х. Из какой бы европейской страны, из какой бы французской глубинки ни приехал завоевывать Париж молодой писатель или художник, в списке мест, где его должны видеть, "Dingo Bar" стоял на первом месте. У стойки бара в кафе познакомились Хэмингуэй со Скоттом Фитцджеральдом, она же была по каким-то им одним известным причинам местом встреч между Пикассо и Кокто. В 1924 году, когда послевоенная Франция еще не пришла в себя от шока и разрухи первой мировой войны, знаменитое место перекупили американцы. Нет, не для туристских целей (хотя туристы 20-х годов уже ездили сюда посмотреть на знаменитостей в баре) - оно стало любимым приколом для постоянно живущих в Париже американских писателей и художников.
Главными воспоминателями о "Le Select" (99 Boulevard de Montparnasse) должны, по-видимому, быть пенсионеры-полицейские местного участка. Однажды целый наряд не мог утихомирить Айседору Дункан, которая пыталась врезать корреспонденту американской газеты за то, что тот посмел написать, будто суд над Сакко и Ванцетти был честным и беспристрастным. В другой раз они уводили в каталажку Стивена Крейна, наломавшего ребра официанту за презрительную ремарку в адрес "невоспитанных американцев". Пару раз отсюда забирали в околоток Хэмингуэя. По-видимому, великий писатель избрал это кафе для ежедневного опохмела, ибо все почему-то вспоминают его в "Le Select" небритым, в помятой рубашке и в дурном настроении.
Латинский квартал
Мы уже упоминали в начале заметок о "Le Procope" - первом парижском кафе."Cafe de la Marie" (8 Place St.-Sulpice) было любимым местом Анатоля Франса. В нем часто бывал живший неподалеку Фолкнер. Говорят, в 1951 году в "Cafe de la Marie" произошла историческая ссора между Сартром и Камю, расколовшая парижскую интеллигенцию на два враждующих лагеря. (Не вполне к сюжету, но для поклонников "Трех мушкетеров" будет небезынтересным узнать, что Дюма-отец поселил их вокруг площади Св. Сульпиция: Арамиса на Rue Cassette, Атоса на Rue Ferou, а первое парижское жилье Д'Артаньяна помещалось на нынешней Rue Servandoni.)
В "Cremerie Polidor" (41 Rue Monsieur-le-Prince) любил полакомиться автор "Улисса" и "Дублинских рассказов" Джеймс Джойс. Но деньги из дублинских издательств присылали не часто, и Джойс "не вырос" до ранга завсегдатая кондитерской. До него частым гостем "Cremerie Polidor" был Рембо, а после - другой великий поэт, Поль Верлен; еще позже - знаменитый художник-сюрреалист Макс Эрнст.
Среди кафе в Латинском квартале сохранилось одно, где можно увидеть, какими были эти заведения полтора века назад. Уже в конце XIX века путеводитель по Парижу включал "Laperouse" (51 Quai des Grands-Augustins, метро Saint-Michel) в туристский маршрут города. В разные времена здесь можно было встретить Мопассана, Гюго, Дюма, Стивенсона, Пруста, Сименона. "Laperouse" был (и остался) очень дорогим местом. Когда-то, в незапамятные времена он кормил посетителей дичью. По мере роста города и "разрыва с деревней" дичи, как и везде, становилось меньше, а, стало быть, цены на нее росли. В конце прошлого века богатые лоббисты взяли за обычай приглашать политиков в "Laperouse" на обеды с глазу на глаз. Что позволяет довольно точно определить время превращения заведения из кафе в ресторан.
Противоположный (правый) берег Cены
О "Le Boeuf sur le Toit" (34 Rue du Colisee, метро St.Philippe-du-Roule) поэт Поль Валери писал, что это место, где живопись встречается с музыкой, искусство с (богатыми) ценителями, меценаты с политиками, политики с литературой и писатели с деньгами. В 1920-1930-е годы кафе пользовалось успехом среди поклонников новой классической музыки, с одной стороны, и кабаре - с другой. Одно это делает место уникальным: где еще могли пересекаться две столь разнородные группы людей?!
Были времена, когда даже бедняк Джойс мог обедать на Елисейских полях. В письмах к сыну он хвалил "Le Fouquet's" (99 Avenue des Champs Elysees, метро George V) за приятную атмосферу. Писатель приходил сюда с утра работать (он писал здесь "Поминки по Финнегану"), вечером к нему присоединялась жена. Джойсы ходили сюда обедать каждый день, заказывая всегда одни и те же блюда: устриц, цыпленка с аспарагусом и мороженое. Само собой, бутылку белого вина.
На 19 Place de Vosges, рядом с домом, где жил Виктор Гюго, находится кафе "Ma Bourgogne". Название должно быть знакомо поклонникам романов Сименона: инспектор Мэгре (и его создатель) частенько заходили сюда выпить и поболтать с приятелями. (Опять-таки, не к месту, но обратите внимание на дом номер 8: в нем Дюма поселил Миледи из "Трех мушкетеров".)
Cafe de la Paix (5 Place de l'Opera) было очень знаменитым в XIX веке, оно часто упоминается у Бальзака, Золя, Флобера и Генри Джеймса. В нем, кстати, Генри Джеймс познакомился с Тургеневым. В 1920-х ежедневным посетителем был Гурджиев, назначавший здесь свидания своим ученикам; кафе постепенно стало популярным среди парижских мистиков разных направлений.
Я знавал одного оригинального путешественника, нью-йоркца, из эмигрантов, который ездил по белу свету дегустировать оригинальные блюда и напитки. Он не пропускал ни музеев, ни концертов - просто у него была особая сфера интересов. Он говорил, что по парижским кафе можно (если позволяют средства, ибо чем место историчнее и знаменитее, тем оно дороже) ходить, совмещая интересное с приятным. В одном - попробовать анисовый аперитив (жуткая, на мой вкус, дрянь! - но пока не выпьешь, как догадаться, что такое пили в кафе каждый день известные писатели и художники), в другом - kir (типа смородинного ликера), в третьем выпить полбутылки белого (плохих вин во Франции нет по определению).
Великий португальский поэт Фердинанд Пессоа, писавший стихи и повести под дюжиной псевдонимов и в разных манерах, рано или поздно приводил своих героев в одно из лиссабонских кафе, где он сам проводил каждый день, работая как галерник над очередной поэмой или рассказом. Замечательно, что у каждого из многоликих Пессоа свой вкус, согласно которому он заказывает кофе, завтрак. Каюсь, я проделал тот же эксперимент: заказывал в этом кафе каждый раз что-то другое, по вкусу одного из инкарнаций поэта. Занятно, ей-богу, занятно.
Нотр-Дам, Лувр, Эйфелева башня…. - к счастью, это не все достопримечательности Парижа, и к несчастью, с остальными его богатствами туристам, как правило, познакомиться не удается из-за нехватки времени.
Быть в Париже и не иметь экскурсовода, иногда может быть большой удачей, т.к. позволяет открыть гораздо больше нового, особенно если вы личность творческая, интересуетесь литературой и искусством, и тем более, если вы сами, как говорят французы – artiste.
Артистам, писателям, поэтам и всем прочим, творческим по духу визитерам, мы советуем отправиться в маленький книжный магазинчик на Бушери, 37. История его, если не уникальна, то, по крайней мере, любопытна.
Итак, в 1921 году Сильвия Бич, дочь одного американского пастора, открыла в Париже на «Одеон,12» книжный магазин, и назвала его «Шекспир и Ко». Именно здесь впервые в Европе зазвучали имена молодых талантливых американских писателей, таких как Хемингуэй и Фицджеральд. В 20-е годы этот магазинчик посещали: Бернард Шоу, Поль Валерии, Андре Жид, Эзра Поунд и Джеймс Джойс.
Кстати, как раз Сильвия Бич согласилась впервые напечатать роман Джойса «Улисс», запрещенный цензурой, и отвергнутый англофонным читателем. Ее отвага была вознаграждена. Сразу после публикации роман стал пользоваться невероятным успехом. Сам Эрнест Хемингуэй тайно перевозил в США один из экземпляров запрещенной книги, спрятав его в штанины собственных брюк.
В 1941 году во время фашистской оккупации американские писатели, живущие во Франции, были либо завербованы, либо высланы в США. Однако, магазин Сильвии Бич продолжал существовать, правда, не долго.
Однажды утром в ее лавке появился немецкий офицер, который хотел купить книгу Джойса «Поминки по Финнегану». Так как экземпляр книги был последним, Бич отказалась его продать. Немец ушел, предупредив ее, что лавка будет закрыта. Тотчас Сильвия собрала своих друзей, вынесла из лавки с их помощью все книги и закрасила вывеску. Спустя несколько часов, на «Одеон,12» вернулись нацисты, посланные офицером. Как же они были удивлены, обнаружив, что никакой книжной лавки на этом месте уже не существует. «Шекспир и Ко» словно растворился в воздухе вместе с хозяйкой!
Однако на этом его история не закончилась.
В 1951 году другой библиофил Джордж Вайтман, американец по происхождению, открыл маленький книжжный магазинчик на «Бушери 37», и назвал его «Мистраль».
В своем магазине, он расставил кровати, чтобы молодые талантливые писатели, которые нуждались в помощи, могли здесь жить и работать.
Он покупал книги на блошиных рынках и в итоге собрал великолепную коллекцию редких книг. После смерти французской писательницы Симоны де Бовуар Вайтман перекупил всю ее библиотеку.
В 1964 г с разрешения Сильвии Бич, он переименовал свой магазин в «Шекспир и ко». Восстановив старое название, Джордж Вайтман подчеркнул тем самым, продолжение традиции помогать молодым неизвестным писателям. Его магазин стал главным местом встреч творческой интеллигенции шестидесятых: Аллена Гинсберга, Грегори Корсо и многих других.
Писатели и артисты и сейчас имеют право остановиться здесь на некоторое время, с тем условием, что они будут работать в магазине по часу в день, и читать в день по одной книге.
Двери «Шекспира и Ко» открыты с 12 до 24-х, так что, если вы писатель, поэт, артист ну или просто любопытны, советуем вам туда заглянуть. Ну а если вас посетит муза и вы решите остановиться здесь на ночь, пишущие машинки и диванчики «Шекспира и Ко» – всегда к вашим услугам.
Парижские кафе это не просто место, где можно выпить чашечку кофе. У этого французского слова есть, пожалуй, еще одно значение, не занесенное пока в словари. Но это дело времени и чутья филологов. Впрочем, и без особых пояснений слово «кафе» рисует в нашем воображении «особую атмосферу», которой прославились французские кафе.
В парижские кафе заходят вовсе не за тем, чтобы скоротать время, перекусить или утолить жажду. Сюда и не заходят вовсе - это слово предполагает все-таки кратковременное действие, сюда приходят для того, чтобы продолжать жить. А повелось это с тех времен, когда Париж не был самым благоустроенным городом Европы. В 20-е годы в кафе приходили греться. Можно было бесконечно сидеть с одной лишь чашечкой кофе, с книжкой, с альбомом и карандашом, в компании доброго друга или милой подруги. Постепенно складывались компании завсегдатаев, многие из которых вошли в историю, поскольку обладали неоспоримыми талантами, а многие лишь потому, что сиживали за одним столиком с тем или иным гением.
Французское кафе устроено как театр. Столики повернуты «лицом» к улице, а летом и вовсе вынесены на тротуар под щедрое солнце. Посетители разглядывают прохожих, прохожие с не меньшим любопытством заглядывают в тарелки посетителей – и это вовсе не movais ton - общественный договор миролюбиво допускает.
Каждое из парижских кафе может похвастаться своими посетителями – кого здесь только не бывает! Но одно из них имеет просто оглушительную историю, страницами которой зачитываются вот уже почти сто лет ... Это легендарная «Ротонда» (La Rotonde), расположенная по адресу бульвар Монпарнасс, 105.
Сегодня это фешенебельный ресторан, и в атмосфере его уже нет той дымной, горькой, полуголодной богемности, которая питала своих гениев.
Минуло 90 лет с того дня, как некий господин Либьон выкупил маленькое бистро на углу бульваров Распай и Монпарнасс. Тогда он и не подозревал, что то, что он назвал «Ротондой», вскоре станет одним из самых громких мест парижской, да и европейской жизни.
в то время анисовая водка стоила там пять су, а легкий завтрак - десять су. Пьер Либьон потирает руки, ведь у него есть два преимущества перед конкурентами: машинка для счета денег - большая редкость в то время, и главное - это солнечная терраса. К тому же Монмартр начинает выходить из моды, и компании артистов блуждают по Парижу в поисках нового приюта. Пикассо облюбовал «Ротонду», за ним следуют Шагал, Вламинк, Кандинский, Лежер, Брак и угрюмый Гийом Аполлинер, который позже напишет: «Монпарнасс стал для художников и поэтов тем, чем раньше был для них Монмартр: приютом для красивой и свободной простоты».
В кафе всегда есть уголь и печи довольно теплые. К тому же хозяин не скупится на хороший горячий суп, и даже готов обежать весь Париж в поисках нескольких контрабандных сигарет для своих постоянных клиентов. Однако Либьон диктует и свои законы: в «Ротонде» можно танцевать на столах, но дамам запрещается снимать шляпку и курить!
Здесь застенчивый еврей из России Хаим Сутин берет уроки французского в обмен на чашечку кофе со сливками и пишет работы, которые на аукционах «Кристи» в начале 90-х годов будут уходить за миллионы долларов и оседать у потомков Чаплина и Шагала, в руках Френсиса Форд Копполы и Изабеллы Росселлини.
Здесь Модильяни сделает портреты почти всех знаменитых посетителей «Ротонды». Для друзей – просто так, для прочих - в обмен на горячий обед или рюмочку полынной водки. Он бедствует. Его работы не пользуются спросом. Поэтому рисунки, которые он делает в своем дешевом альбоме или на листках в клеточку, явно вырванных из школьной тетради, или на бумажных салфетках и полусмятых обрывках со следами кофейных или винных пятен и теперь еще различимых на репродукциях, тут же раздаривает.
А молодой элегантный человек раздает поэмы, в которых Аполлинер и Макс Жакоб высмеивают снобизм: щеголь называет себя Жаном Кокто.
Вскоре в Париже появляются «Русские сезоны», и легендарные Дягилев и Нижинский приезжают сюда, в «Ротонду», чтобы заказать музыку молодым, почти неизвестным в ту пору композиторам, таким как Клод Дебюсси, Сергей Прокофьев, Игорь Стравинский, Дариус Милод или Эрик Сати! Бывают здесь Макс Волошин, Анна Ахматова, Владимир Маяковский, посвятивший кафе даже несколько строчек...
«Ротонда» была общеевропейской явкой анархистов, которые нередко сиживали за соседними столиками с Лениным и Красиным, даже не подозревая о будущих исторических перипетиях. Ленину довелось бывать здесь всего лишь 12 раз – доподлинно известно. А вот Троцкий бывал чаще. Он организовывает в кафе многолюдные шумные собрания, которые иногда даже разгоняет полиция.
В одной из таких стычек по ошибке арестовывают маленького странного японца: мужчина носит красное платье, ожерелье, серьги и смешное имя Фужита. Никто ещё не знает, что он станет одним из самых великих художников века, будет знаменит своими утонченными портретами женщин и кошек. А пока это один из посетителей «Ротонды», который вынужден брать взаймы шесть франков, чтобы опубликовать объявление о предстоящей свадьбе.
В 1903-м в «Ротонде» юная Габриэль Шанель исполняла незатейливые народные песенки под бурные аплодисменты публики и возгласы "ко-ко-ко!". Здесь же она встретит богатого покровителя, с которым позже поселится в аристократическом Виши и станет королевой моды, воплощением высокого стиля.
В промежутке между двух войн в «Ротонде» художников заменили писатели: сюрреалисты – Андре Бретон, Луи Арагон, Жак Превер, Раймонд Кено, модные молодые таланты – Арто, Радике, Пикабия, неизвестные иностранцы - эрнест Хемингуэй, Генри Миллер, Скотт Фицджеральд… Здесь же бывает уже набирающий популярность бельгиец Жорж Сименон.
Описывая атмосферу времени, Илья Эренбург напишет: «Мы приходили в «Ротонду» потому, что нас влекло друг к другу. Не скандалы нас привлекали; мы даже не вдохновлялись смелыми эстетическими теориями; мы просто тянулись друг к другу: нас роднило ощущение общего неблагополучия». Здесь все были знакомы друг с другом. Все бедны, талантливы и одиноки. Однажды Алексей Толстой послал в «Ротонду» открытку для Эренбурга, где вместо фамилии указал: «Аu monsieur mal coiffe» - «Плохо причесанному господину», и открытка нашла своего адресата.
Тогда в этом дешевом парижском кафе молодые голодные гении, упрямые в своем желании создать кто - новое настоящее искусство, кто – новый справедливый мир, много спорили, много курили. Их имена вошли в историю, создав и историю «Ротонды»
Сегодня «Ротонда» - современный ресторан. Другие клиенты, другие темы для разговоров, другие картинки за окном. Но очарование этого места во многом от тех давних дней, от обаяния времени и людей, выбравших «Ротонду» своим приютом в бесприютном ХХ веке.
«Праздник, который всегда с тобой…" — эти слова Хемингуэя стали чем-то таким, что уже невозможно забыть или игнорировать, думая о Париже. Даже тот, кто никогда не видел этого города, думает о нем только так: <праздник>. Еще говорили: <увидеть Париж - и умереть>. Последнее, может быть, сильно сказано, умирать вряд ли стоит, но увидеть… Увидеть Париж — действительно праздник.
Немного истории
Летоисчисление Парижа ведется с 53 г. до н. э. В тот год Юлий Цезарь построил крепость рядом с Лютецией — поселением галльского племени паризиев. <Лютеция> на языке местных галлов означало <болото>. Первоначально городок был расположен на островах, образованных рукавами Сены, точнее, на одном из этих островов, называемом Сите (Cite), где сейчас стоит собор Парижской Богоматери.
Средневековый Париж особым блеском не отличался. В конце средних веков город насчитывал около 200 тысяч жителей. Начиная с царствования Франциска I, построившего первые павильоны Лувра, и до самой французской революции город рос сравнительно медленно.
Быстрое развитие Парижа начинается в эпоху Наполеона I. С его именем связаны известнейшие достопримечательности города, в частности, Триумфальная арка и Дом инвалидов.
Но еще больший след оставило, пожалуй, царствование Наполеона III и деятельность его префекта Османна (Haussmann), значительно модернизировавшего тогдашний Париж. При Османне, в частности, были проложены большие парижские бульвары, составляющие ныне основу городской планировки, разбиты 3 больших парка и 20 скверов. Деятельность префекта Наполеона III имела в виду не только украшение города: широкие бульвары, проложенные вместо кривых, узких улочек облегчали полиции и армии поддержание порядка в Парижа. Не надо ведь забывать, что помимо того, что Париж — <праздник> и <город мечты>, это еще и город Парижской коммуны и баррикадных боев, город, подававший человечеству не только добрые примеры…
Несколько веков подряд Париж носил неофициальный титул <столицы мира>. В ХХ веке этот титул стал оспаривать у него Нью-Йорк. Парижане не желают уступать, им хочется, чтобы Париж будущего, Париж третьего тысячелетия сохранил несомненность своего <столичного> статуса. Вряд ли Парижу удастся это, новый <Рим> уже утвердился на берегах Гудзона, но то, что Париж навсегда останется <Афинами> западной цивилизации — это несомненно. Жан Тибери, мэр Парижа, сказал такую фразу, построенную на игре слов: Если в 1900 и последующие годы Париж был городом света, можно сказать, что в 1999 он станет светочем, светочем разума, таланта и культуры.
Мэр имел в виду новую программу развития города, план, который предполагает превратить Париж в настоящий праздник. В частности, планируется объединить район Сены в общий ансамбль, простирающийся от Парка Андре Ситроена до Берси. Этот проект заставит по-новому заиграть берега Сены:между мостами Толбиак и Берси будут расставлены на плаву 2000 скульптур, изображающие разноцветных рыб. Стекло вокзалов, купола Османна, фасады крупных предприятий и стрелы соборов осветятся и заблестят. Париж будет купаться в свете. Париж, город, заставляющий мечтать, выходит в будущее.
Собор Парижской Богоматери
Символ Парижа и Франции, настоящее готическое чудо, концентрированная история Франции. Собор соборов…
Он расположен на острове Сите посреди Сены. Это древнейший район города. Собор строился между 1163 и 1250 годами на месте старинной базилики, но был окончательно отделан лишь в 1345 году. Во Франции есть и более обширные соборы, но по своим пропорциям, законченности, оригинальности Парижский собор — замечательнейший образец готической архитектуры.
С площади, от которой расходятся все дороги Франции (бронзовая доска с надписью <0 км.> стоит посередине эспланады), в храм ведут три двери, украшенные многочисленными статуями. Над центральным входом — круглое окно-розетка, диаметром в 10 метров, тончайшей ажурной работы по камню и цветному стеклу.
Высота башен собора — 69 метров, а шпиля — 90 м. На южную башню собора можно подняться по лестнице. Большой колокол в 15 тонн весом звонит только в очень торжественных случаях.
Осмотреть как следует весь собор снаружи и изнутри займет неделю-две. Это действительно великое сооружение. Хотя и то, что увидишь за час-другой, врежется в память на всю оставшуюся жизнь. Говорят, даже товарищ поэт Маяковский, зайдя вовнутрь, сдернул-таки кепчонку с виска. Правда, выйдя наружу, надел кепчонку обратно на свою бунтарскую голову и сказал, что, мол, для устройства пролетарского клуба помещеньице темновато, а вообще жаль будет, ежели пострадает, когда пролетарские массы придут взрывать городскую префектуру (расположена рядом на площади)…
Латинский квартал
Пространство между набережной Сены и бульваром Сен-Жермен, площадью Сорбонны и Люксембургским садом — это Латинский квартал. Латинским его прозвали потому, что студентов расположенного здесь Парижского Университета (он основан в 1221 году) обучали на латинском языке. Здесь же эти студенты всегда жили, пили и безобразничали, а на латыни говорили между собой для того, чтобы их не понимали неученые мещане и вский прочий неприятый им люд — полиция, например.
Если где жить в Париже — то только тут. Тут и жилье дешевле, и народ душевней, и винных магазинчиков больше. А главное, тут сохранились остатки настоящего «air de Paris» — парижского духа!
В остальных частях города его можно обнаружить только в консервированном виде. Париж, наверно, единственный город, где вполне легально торгуют воздухом — 16 франков за банку. Что же, воздух Парижа того, наверное, стоит…
Елисейские поля
Здесь находится дворец президента Франции, здесь проходят по праздникам военные парады. Место торжественное и почтенное. От Площади Согласия до Триумфальной Арки — 2,5 км. Туда-обратно — неспешным ходом полтора часа. Помимо почтенности, это место задумано и построено, чтобы неспешно по нему гулять, думать о своем, думать о возвышенном. И еще — и тратить деньги. Очень большие деньги. Или маленькие — в общем, все какие есть. И надо сказать — их тут есть куда тратить. Скажем, пойти и позавтракать яичницей из двух яиц ценой в 10 долларов. Или купить модную кепочку ценой в пять яичниц. Или… короче, были бы деньги, а на что их потратить, тут найдется.
Эйфелевая башня
<Позорное, мерзкое, гнусное зрелище!> — сказал о ней Поль Верлен. И подобное говорил не только он. Башня, сооруженная к Всемирной выставке 1889 года, сразу стала предметов споров и раздоров в среде поклонников Парижа; а в конце концов превратилась в символ Парижа и Франции для всего остального мира и самую знаменитую из парижских достопримечательностей. Гюстав Эйфель выиграл конкурс, представив свой проект, который был прозван в артистических кругах того времени как «башня в гайках». Организационный комитет Всемирной выставки 1889 года за идею возведения 320-метровой башни в центре Парижа объявил инженера-мостостроителя Г.Боникгаузена (Эйфеля) сумасшедшим, о башне писались злобные памфлеты, и кое-кто даже обещал, что ее постройка ознаменует закат французской культуры.
Но башню все-таки построили. Ее высота — 317 метров, в ней 18000 железных деталей и 2 500 000 заклёпок. Первоначально намечалось оставить её только на 20 лет, но в 1910 году этот срок был продлён решением правительства на 70 лет. В 1980 году вопрос о продлении срока уже никому не пришло в голову поднимать…
Когда видишь ее в первый раз, думаешь: мираж! Неужто она?! Потом, конечно, привыкаешь, тем более что ее видно буквально отовсюду. Отчасти напоминает нефтяные вышки в Сибири или Кувейте. Только качает она не нефть, а сразу деньги. На нее за день залезает столько иностранных туристов, сколько ездит в Москву за год. Доехать на лифте до клотика (самый верх) стоит 62 франка, оттуда открывается широкая панорама Парижа и Иль-Де-Франс в радиусе 70 км. Там находится и витрина-кабинет Гюстава Эйфеля. А кроме того, там ресторан, и надо выпить (как же не выпить на вершине Парижа?), а стоит это на вершине соответственно…
Монмартр Мекка артистической богемы начала ХХ века, а сейчас мекка туристов, любопытствующих насчет той самой богемы. Со времен Ван-Гога и Пикассо много воды утекло. Монмартр остался Монмартром, только все стало дороже — Монмартр теперь не по карману артистической богеме. Да и съезжается теперь богемый люд в город Нью-Йорк и расселяется в Гринвич-Виллидже, Нижнем Ист-Сайде, Даунтауне Бруклина. А Монмартр… В старых, тщательно отремонтированных или заново отстроенных стенах, как в декорациях, размещены цеха современной туристской индустрии… Но все те же чистенькие, извилистые и узкие улочки, художники на площади Тартр, церковь Сакре-Кер, маленькие кафе на тротуарах… Монмартр все равно Монмартр.
Дом инвалидов
<Священный приют для славных ветеранов> — особая богадельня для солдат, потерявших здоровье в боях за короля и Отечество. Учреждена Людовиком XIV в 1670 году. Архитектор — Либераль Брюан. Вообще-то это целый комплекс, имеющий более 500 метров в длину и 400 метров в ширину. В конце XVII века Дом инвалидов был настоящим городом в миниатюре, жизнь в котором протекала в строгом подчинении своду церковных правил и военному регламенту.Его населяли около 4000 ветеранов. Они были объединены в роты под командованием офицеров и работали в сапожной и гобеленной мастерских, а также в мастерской по раскрашиванию гравюр. В наши дни в Доме инвалидов тоже действует Государственный военный госпиталь, но это скорее дань традиции благотворительного учреждения Людовика XIV. Главное назначение комплекса сегодня — быть музеем военной славы Франции.
Центр этого комплекса — Собор инвалидов. С 1677 года строительство велось под руководством архитектора Жюля Ардуэн-Мансара, который и построил купольный собор. Ажурный фонарь купола Собора инвалидов достигает высоты 107м. В 1989 году купол и его декоративные украшения, выполненные в форме военных трофеев, были заново позолочены, для чего потребовалось двенадцать килограммов золота. Огромная подкупольная фреска (художник Шарль де ла Фосо) также была недавно отреставрирована. Как и солдатская церковь, собор инвалидов является военным некрополем, где вокруг гробницы императора Наполеона похоронены маршалы Тюренн, Вобан, Фош, Лиоте, а также Жозеф и Жером Бонапарты.
Вода
Сколько всего про эту реку написано, сказано и спето! А не протекай она через город Париж, кто бы что знал о реке Сене? Действительно — река как река. И быстротой течения, и шириною, и даже чистотой воды и рядом не сравниться ей с Гудзоном или Невой. Но — город вокруг не какой-нибудь, а Париж. Небо сверху — парижское, набережные — тоже парижские… Правда, народ по этим набережным гуляет в основном не парижский — японский, американский, русский и вообще отовсюду…
А не так далеко — канал Сэн-Мартин. Очаровательное место. Канал со шлюзами и разводными мостами. Шлюзы работают, мосты разводятся, баржи плавают туда-сюда. Вода, правда, грязноватая, зато полное отсутствие вездесущих туристов и магазинов модной одежды. Может быть, это лучшее место в Париже. Лучше Лувра с его дурацкой стеклянной пирамидой, лучше Монмартра с его толпами туристов, лучше Елисейских полей с дорогими магазинами, лучше даже Латинского квартала…хотя нет, там тоже много истинной поэзии…
Дефанс
Район Дефанс — символ нового Парижа и новой Франции. Той Франции, которая не только гордится былой славой, но Франции новейших технологий, скоростных поездов, космических ракет.
Кажется, что Дефанс построен совсем недавно. Однако история его создания относится к 50-м годам, когда развитие Парижа потребовало реконструкции городов Курбевуа, Пюто и Нантерра. Тогда строились первые небоскрёбы квартала Дефанс, затем в 70 годах — вторая очередь, среди них — штаб-квартиры крупнейших французских компаний. В 80-х годах появились небоскрёбы нового поколения, более утончённой архитектуры, невероятной геометрической формы. Между зданиями, в которых располагаются офисы и магазины, хаотически разбросаны 65 современных скульптур, например <Стабиль Кальдера>, поставленная в 1986 г., красного цвета, протянувшаяся над центральной эспланадой, как огромный динозавр, между лапами которого, как под аркой, обитатели квартала проходят каждый день.
Чтобы придать законченность этим архитектурным изыскам, выполненным из стекла, не хватало только арки. Этот куб, вырезанный с одной стороны на глубину 100 м, является своего рода порогом города и пригорода, их пограничным столбом, откуда, как с наблюдательного поста, просматривается Париж и его окрестности. Успех этой арки объясняется также сохранением традиции, начатой Ле Нотром в 1640 г., с его первым парком, продолжающим ансамбль Лувра. Арки Карусели, Тюильри, Площадь Согласия, Елисейские поля, площадь ла Дефанс и, наконец, Большая Арка создают единый гигантский проспект, перспектива которого хорошо видна со смотровой площадки.
в 1572 году английская королева Елизавета подарила Карлу IX свору английских догов, а при Генрихе III в Париже появились болонки. В начале XVII века зародилась новая мода: дамы прогуливались по улицам с миниатюрными собачками на руках или внутри муфты (они так и назывались - «chiens de manchon»). Таких собачек разводили в Артуа и в Буллоне, скрещивая мини-догов с карленами. Но постепенно эта порода выродилась, и знаменитый естествоиспытатель Бюффон сообщал в середине XVIII века, что «собачки-муфты» практически исчезли. Вместо них появилась собачья порода «бургос» - нечто вроде таксы с мощными короткими лапами, длинномордой и вислоухой. Потом в моду вошли собаки-волкодавы, а в эпоху Регентства снова появилось много спаниэлей.
При Людовике XV со спаниэлями конкурировали огромные датские борзые и английские «королевские чарльзы».
Собаку, заболевшую бешенством, отвозили в один из нефов аббатства Сен-Дени, где она получала «собачье благословение». В своем «Трактате о суевериях» (1757) Ж.-Б. Тьер сообщает: «Чтобы излечить собак от бешенства, их доставляли в часовни Сен-Дени, окунали в водоемы и фонтаны по соседству и обливали их тело водой, а затем прикладывали к собачьей голове ключи от часовни или прижигали ее каленым железом».
При Людовике XVI в Париже появились собаки, завезенные с Новой Земли. В своем многотомном труде «Картины Парижа» Себастьян Мерсье осуждал увлечение парижан собаками: «Женщины из простонародья заводят собак, которые гадят на лестницах, и люди постоянно сталкиваются с грязью и вонью, потому что в Париже собак любят куда больше, чем чистоту на лестницах (...). Пределом нищеты считается отсутствие пса на чердаке. Одному нищему предложили избавиться от собаки, заметив, что содержать ее – весьма дорогое дело, на что он возразил: «Как же я могу избавиться от того, кто любит меня?» (...) Безумную привязанность к собакам демонстрировали женщины. Если вы, не дай бог, наступили на лапу любимого пса, вы для его хозяйки – потерянный человек. Никогда не простит она вам этой обиды... Собакам отдавались лучшие объедки со стола – огромные куски жирной курицы и вкуснейший бульон. (...) Только в Париже можно было встретить глупых ухажеров, которые всюду таскали с собой собак (держа их на руках), несмотря на все попытки публично высмеять их и напомнить, что человек не должен приравнивать к себе скотину...»
Глупейший фанатизм в «собачьем вопросе» проявлялся во время Революции. Например, на рю Сен-Никез жил инвалид по имени Прикс. Он был обвинен в «контрреволюционных действиях», и 17 ноября 1793 года ему был вынесен смертный приговор. В доме у инвалида жила собака, которую обвинили в том, что она разделяет «реакционные взгляды» своего хозяина, поскольку начинает лаять при виде республиканских солдат в синей униформе!
...Позднее, когда парижским собакам уже не угрожал революционный суд, они вызывали общественное недовольство из-за вонючих куч, оставляемых на тротуарах и в садах. В 1855 году был введен налог на собак, и только благодаря этому в течение ста лет их число в Париже оставалось почти неизменным (51031 собака в 1871 году, 56090 собак в 1936 году). У людей с небольшим заработком страсть к собакам проявлялась ярче, чем у людей с достатком: так, в 1936 году в XVIII округе, где жила беднота, было зарегистрировано 6101 животное, а в фешенебельном XVI округе – 4902.
В 1938 года «собачья проблема» стала предметом диссертации д-ра Штейнберга на тему «Загрязнение городских улиц собачьими экскрементами». В 1942 году муниципальный советник Маррон вновь поднял этот вопрос и предложил увеличить вдвое налог на собак и учредить специальную медаль для ошейника, свидетельствующую об уплате налога.
Лишь в начале 80-х годах ХХ века были приняты некоторые меры по борьбе с этой бедой: по инициативе Жан-Клода Деко были разработаны «моточистильщики», а затем уличные дерьмоуборочные машины «motos-crottes». Их применение началось 1 июля 1982 года. Ежегодная стоимость этого технического оснащения коммунального хозяйства – 20 миллионов франков – была распределена поровну между всеми парижанами, в том числе не имеющими собак. Затем были отведены специальные места, где собаки могли бы справить нужду («собачьи туалеты»), но проблема заключается в том, что собака читать не умеет – она писает и гадит там, где ей заблагорассудится.
Прошлым летом мэр Парижа Б. Деланоэ распорядился изъять из городского парка технического транспорта «мото-кроты» и обещал облагать высокими штрафами владельцев собак, не убирающих дерьмо за своими «четвероногими друзьями».Проблема остается нерешенной...
.
Мой разноцветный Париж
Жизнь любой европейской страны сегодня немыслима без пришельцев из других, экзотических точек планеты. Даже зрелище какого-нибудь двухголового, зеленого или прозрачного пришельца, прогуливающегося по улицам Нью-Йорка, Лондона или Парижа, уже не стало бы неимоверной сенсацией. Но пока приходится удовлетворяться африканцами, кхмерами, эфиопами или андскими индейцами...
К неевропейцам в Европе уже в большей или меньшей степени привыкли. Люди, способные к широкому взгляду на действительность, понимают, что без смешения и взаимообогащения культур Европа обречена на закоснение и склероз. Всем ясно, что присутствие экзотических эмигрантов необходимо по экономическим причинам. Но если даже сами европейцы, объединенные многовековой общей культурой, не всегда способны удержаться от взаимных инвектив, то что говорить об их отношении к чужакам...
Один из самых разноцветных и разноязычных на планете городов - Париж, столица Франции, страны, искони объединенной множественными связями со всем миром, но и давшей рождение слову "шовинизм".
Представители "FN", "Национального Фронта", руководимого приятелем Вольфовича, Ле Пеном, любят писать на стенах аршинными буквами: "La France aux Francais!" ("Франция для французов!"). Борцы с национализмом снизу подписывают: "Bourgogne aux Escargots!" ("Бургундия для улиток!"). Будем надеяться, что ирония спасет мир.
Самое большое "нацменьшинство" Франции (после португальцев) - арабы, в основном из Магриба (Туниса, Алжира, Марокко), стран, на протяжении долгого времени находившихся под властью французов. По вполне понятным экономическим причинам издавна, и особенно после приобретения их странами независимости, арабы массами стремились в "метрополию".
В расхожем популярном сознании араб - это, прежде всего, лавочник из магазинчика на углу, торгующий после закрытия обычных магазинов, по ценам, естественно, более высоким, и норовящий, кроме того, обмануть вас на франк-другой. Или человек, торгующий в забегаловке "кус-кусом", жареными цыплятами, колбасками "мергез" и картошкой "фри". А также мелкий жулик, торговец наркотиками и сутенер. Презрительное название - "sale arabe", "грязное арабье", или "basane" (нечто вроде нашего "чернож...й"). Сами арабы, особенно молодежь, называют себя "beure" (в женском роде "beurette"). Это французский молодежный жаргон - "verlan", в котором слова произносятся наоборот, да еще и изменяется гласная.
Арабских лавчонок, на самом деле, множество. Торгуют они и вполне обычной французской снедью, и произведениями Магриба, и всякими мелочами типа "все за десять франков!", и кожаными изделиями, часто сомнительными, вроде фальшивого "Louis Vutton", и разнообразной ювелиркой низкого качества. А также - арабские мясницкие, где мясо приготавливается по исламским правилам. Сейчас, из-за контроля над этими лавками разных мусульманских организаций и попросту мафии, идет настоящая война. Почти каждый десятый житель страны - араб. Часть арабов придерживается предписаний Ислама.
Соответственно, оборот арабской мясной торговли колоссален. В Париже огромное количество арабских рестораций, от грязных забегаловок до роскошных, сплошь в позолоте и зеркалах, в духе "Тысячи и одной ночи" заведений, и для французов магрибская еда давно уже стала своей.
Кроме того, арабской специальностью является содержание авторемонтных мастерских и маленьких гаражей. И, разумеется, из арабской среды рекрутируются рабочие заводов. Без них "Ситроен" или "Рено" давно бы уже остановили свои конвейеры.
Почти все арабы, въезжавшие на протяжении десятилетий на землю "Шестиугольника", не имели профессиональной квалификации, корней, знакомств. А французское общество с трудом впускает в себя пришельцев. В результате, счастливчикам удавалось открыть свое дело, другие же становились чернорабочими или вставали к конвейеру. Селились либо в самых бедных, гнилых районах городов, либо в рабочих предместьях. В Париже это север города - Барбес, рядом с Монмартром, квартал Восточного Вокзала, Бельвилль, еще с начала ХIХ века известные как рассадники воровства и бандитизма. Сейчас эти районы стремительно перестраиваются, но еще остаются мрачноватые и весьма колоритные задворки вроде "Folies-Merricour", "rue de la Goutte d'Or" (улица Золотой Капли, где еще несколько лет назад трудновато было купить бутылку вина, зато с гашишем и героином, а также исламскими изданиями фундаменталистского толка было замечательно), конец рю де ля Рокетт. Это - царство лавчонок, темных сомнительных кафе с проститутками, белья, свисающего из окон, бань-хаммамов, мечетей и медресе, ютящихся в бывших мебельных мастерских, магазинчиков, набитых всевозможными изданиями Корана либо, наоборот, видео- и аудиокассетами, запретными для истинного мусульманина. Если попасть сюда в Байрам или в день конца Рамадана, то можно усомниться - находишься ли ты в получасе ходьбы от Больших бульваров?
Если эти кварталы старого Парижа (как и прилегающие к ним исторические предместья вроде Клиши, Обервилье, Баньоле или Монтрей) имеют свое очарование, то новые "города-спутники", такие, как Плэн-Сэн-Дени, Мезонс-Альфор или Аркей, его лишены напрочь. С незначительными национальными и экономическими различиями, они вполне схожи с нашими Люберцами или Мытищами. Кроме "гипермаркетов", нескольких кафе, "культурного центра", кино и множества автомастерских там, кроме блоков "экономического жилья" (HLM), в общем-то, нет ничего.
Дома - тоска. Папаня либо горбатит на фабрике, либо таскается по бюро социальной помощи, продлевая пособие по безработице и выбивая новые "allocations familiales" - "выплаты на семью". Старший брат занят тем же самым, либо сел в тюрьму, либо близок к этому. Или уже стал "каидом", то есть "паханом". Если не знать, что лица такого свойства не являются измышлением авторов французских комедий из жизни полицейских, то поверить в их реальность не легче, чем признать действительным существование московского "нового русского" с пальцами железным веером.
Алексей Хвостенко, известный поэт и певец, долго живший на Гутт д'Ор, клялся, что собственными глазами видел, как местный "каид" подъехал инспектировать улицу: сперва из темно-серого "Ягуара" с золочеными ручками выскочил черный дог с золотыми зубами; за ним на свет Божий выполз хозяин в костюме от "Кетон", сказал почтительно склонившейся пастве: "Inchallah!" - и пошел договариваться о чем-то в затхлое кафе на углу.
Для мусульманина "Иншаллах", то есть "если Бог даст", является ключевым словом. Для рациональных и прагматичных французов такой фатализм невыносим. "Sale arabe" оказывается для него паразитом, обреченным, в лучшем случае, быть регулярно битым коррумпированным полицейским. По-уличному "мент" - "флик", на "верлане" получается "кеф", а "продажный", "pourri" - "ripoux". А в безжалостной действительности не проходит года, чтобы такой вот "кеф рипу" не пристрелил черного подростка, который не вовремя куда-то побежал.
Дальше - ни к чему не ведущие разбирательства в прессе и Национальном Собрании, демонстрации "SOS Racisme" и еще большее количество граффити по поводу "Франции для французов".
Замкнутый круг. И наш "люберецкий вариант" по сравнению с этим еще достаточно мягок.
Великое исламское выражение "Иншаллах" для арабов во Франции оборачивается почему-то жизнью на обочине. Так живет почти каждый десятый - а количество врачей, адвокатов, политиков, литераторов, философов этой пропорции не соответствует. Каждый десятый - а арабские подростки в самом лучшем случае умеют кое-как говорить на уличном арабском "языке касбы" и подражают лос-анджелесским рэперам, для чего штудируют толковый словарь французского языка "Le Robert": "там много слов". Впору вспомнить Камю.
Добавить еще стоит, что смуглая курчавая масса совсем неоднородна между собой. Есть мягкие, ласковые и довольные жизнью туниссцы: еще бы, Тунис - единственная спокойная и вполне демократическая страна Магриба. Есть мрачноватые алжирцы: еще бы, эта страна, самая европеизированная в регионе, все глубже вползает в фанатическую религиозно-политическую разборку. Есть марокканцы, чтящие короля и с презрением поглядывающие на разболтанных соседей. Кроме того, имеются "харки", арабы, воевавшие в Алжире на стороне французов, ненавидимые соотечественниками и до сих пор необлагодетельствованные французским гражданством. Наконец, есть выходцы из Ливана, сторонящиеся магрибцев. В основном, это члены хороших и обеспеченных семей из благодатной долины Бекаа, бросившие свои виллы, оливковые рощи и виноградники. Для этих утонченных кардиологов и сотрудников больших агентств "Public Relations", придерживающихся, к тому же, в основном, несторианского христианства или католичества, несовершеннолетние хулиганы из Обервилье и лавочники из Барбеса соотечественниками не являются.
Есть еще упертые имамы и неграмотные "хаджи" в бурнусах и белых шапочках-"шешах", убеждающие родственников, что женщины должны закрывать лицо, а мужчины избегать общения с "неверными". Есть рыжеволосые и голубоглазые берберы,котрорых арабский мир за отдельную нацию не признает. Есть молодые раздолбаи, со своим арабским колоритом культивирующие есенинскую "чернуху": вопреки запретам пьющие алкоголь, уважающие (по-своему) женский пол и сочиняющие полублатные, полу-рок-н-ролльные песни в стиле "rai", нечто вроде смеси музыки группы "Дюна" и честного чикагского блюза, замешанной на ориентальных страданиях.
Уже десять лет назад Жак Нувель, моднейший и знаменитейший архитектор Франции, построил исполинское здание "Института Арабского мира", спонсируемого всеми нефте-эмирами. Чем занимается это заведение, сказать трудно. Заявленное в программе "стремление к интеграции разных культур", кроме устройства помпезных выставок и велеречивых конференций, никак не проявляется. А Ив Лакост, очень известный политолог, с основанием заявил: "Будущее французского общества зависит от того, за кого выйдут замуж "beurettes". Если за французов - есть шанс интеграции арабов. Если за своих же соплеменников - страна обречена на жизнь с агрессивным и замкнутым организмом внутри себя".
Не имея определенного опыта, не всегда легко отличить от араба магрибского еврея. Когда-то в Тунисе, Марокко, Алжире были огромные общины местных евреев-сефардов. Жили они бок о бок с арабами и французами-"колонами", говорили по-арабски и по-французски, чуть-чуть на иврите. В 50 - 60-е годы почти все они уехали - кто в Израиль, кто в "метрополию". К моменту их появления европейские евреи-ашкенази в подавляющем большинстве уже совершенно офранцузились - за исключением небольшой и замкнутой группы хасидов-любавичей, занятых торговлей ювелирными изделиями. Магрибские сефарды заместили собой вакантную группу в мелком портновском и кожевенном бизнесе, где раньше трудились евреи из Восточной Европы. Квартал "Sentier" - сердце одежной индустрии Франции, место, где иногда за год делались фантастические карьеры, где в подпольных мастерских трудятся иммигранты-нелегалы и где текстиль нередко служит только прикрытием для торговли наркотиками, проституции и игорного бизнеса, стал их царством. Магрибский "joupin" (бранное наименование еврея), сумевший быстро нажить состояние, - персонаж весьма красочный. Он обожает показать, что достиг успеха, что он - "quelqХun". Здесь он вполне даст фору нашим кавказцам. Благодаря этому, он - любимый герой таких анекдотов: "Симон спрашивает жену: "Ты видела новый "Порше" Натана?" - "Да, наш, по-моему, лучше". Через год он говорит:"Ты видела новый дом Натана в Нейи?" - "Да, милый, наш новый дом лучше". Через полгода он говорит: "Ты видела новую любовницу Натана?" - "Да, Симон, но наша явно лучше".
Разумеется, не всем магрибским евреям удается процвести. Многие продолжают работать на заводах или в строительной промышленности. Они очень семейственны, поддерживают родственные связи и любят селиться вместе. Один из таких островков - городишко Сарсель, недалеко от Парижа. Построен он был в 70-е годы и внешне очень смахивает на наши новостройки, только почище и поухоженнее. Почему-то половиной его населения оказались выходцы из Туниса. Из окон здесь пахнет восточными пряностями, на балконах проветриваются ковры, в кафе играет экзотическая музыка. При этом его трудно назвать гетто, в его воздухе не чувствуется тоски и обреченности арабских поселков.
Антисемитизм во Франции не очень агрессивен. Но услышать обычное "у них все схвачено..." можно довольно часто. И вправду - община магрибских евреев дает примеры сплоченности и стремительных карьер. Такие знаменитые текстильные империи, как "Naf-Naf", "Chevignon", "Bensimon", были созданы за пару лет мальчишками, начинавшими с мелкооптовой торговли кожаными куртками и свитерами на "блошином рынке". Пресловутая "The French connection", одна из самых мощных наркомафий мира, в большой степени контролировалась магрибцами. Но эта община дает пример и стремительной интеграции: не порывая с традициями, родители стремятся дать детям превосходное образование, проложить им путь в жизни. Дети мелких торговцев и портных становятся известными адвокатами, врачами, журналистами, музыкантами.
У нас бытует поговорка "не бывает еврея-дворника". Французы говорят "не бывает армянина-консьержа". Армян в Париже меньше, чем в Лос-Анджелесе и Ереване. Но не заметить их невозможно. Армянские лавочки с пряным суджуком, бастурмой и листьями для долмы. Армянские антикварные магазины. Армяне писатели и музыканты - Артюр Адамов, Анри Труайя, Анри Верней, Шарль Азнавур... Большинство французских армян - выходцы из Турции и бежали во Францию после армянских погромов. Пришлось им сперва очень несладко. Если русские эмигранты были известны как таксисты, то армяне прославились как строительные рабочие - они ведь исстари были знамениты в этом деле. Ну а потом уже у всех жизнь складывалась по-разному. Обычно внук армянского беженца уже не говорит на языке, но сохраняет принадлежность к армяно-григорианской церкви (даже если он неверующий), мечтает съездить посмотреть на Арарат и обожает перечислять знаменитых армян Франции. От него вы узнаете, что писатель Эдмон Ростан был внуком наполеоновского "мамлюка" Рустама, вовсе не турка, а армянина, а Мюрат, маршал Франции и король Неаполитанский, и сам был карабахским армянином.
Часто можно услышать: "Париж совсем почернел". Что же, правда, лет 50 назад, наверно, африканцы здесь еще были редкостью и либо служили в зуавских полках, либо танцевали в мюзик-холлах. Теперь они - везде. В Париже есть улицы - опять же, недалеко от Барбеса - где в овощных лавках торгуют совершенно неведомыми плодами, в одежных магазинах - ярчайшими платьями и "бубу", а в парикмахерских занимаются тем, что выпрямляют закрученные мелкой спиралью волосы или наоборот, свивают их в сотни замысловатых косичек. Люди здесь говорят с певучим грудным произношением, едят свою особенную пищу и придерживаются обычаев и культов, зачастую совершенно непонятных для европейца.
Африканцы отличаются от французов куда больше, чем арабы. И привлекают к себе еще большее внимание ксенофобов. С арабом еще понятно: жулик, бездельник. А африканец - вообще неясно, что у него в голове. Он и по-французски-то говорит еле-еле. Одно слово - "tronc" - "чурка".
Но "африканцев вообще" не бывает. Это - выходцы из разных стран, принадлежащие к разным народностям и племенам, говорящие на сотне языков, исповедающие ислам, христианство в разных видах, язычники. Это и люди, превосходно образованные, и те, кто не может написать свое имя. Однажды я видел на почте, как пожилой африканец, одетый в рабочий комбинезон, отправлял денежный перевод на родину - в графе для подписи он долго и старательно выводил какой-то замысловатый геральдический знак. Самое замечательное, что почтовый служащий преспокойно принял этот документ. В другой раз я видел в метро человека, только что, видимо, прибывшего в Париж: в руке у него был фибровый чемодан с железными уголками, облачен он был в кримпленовый костюм с широчайшими лацканами и клешеными брюками, на плечи же была наброшена роскошная леопардовая шкура. Это явно был какой-то важный африканский жрец или царек - только персоны такого значения имеют право носить шкуру леопарда.
Для французских властей африканцы часто становятся источником трудноразрешимых проблем. Как разобраться в степенях родства у людей, для которых все члены клана - родственники, и, соответственно, претендуют на право въезда во Францию "для воссоединения семьи"? Что делать, если для африканцев, принадлежащих к определенному племени, высочайшим авторитетом является вовсе не государственный чиновник или полицейский, а старейшина, вождь, который при этом может быть мусорщиком? Что делать с полигамией? Как, наконец, относиться к бытующему у некоторых народностей обычаю эксцизии (вырезанию клитора у девушек)? Почему они не могут этого делать, если арабам и евреям совершать обрезание разрешается?
В отличие от американских черных, французские африканцы - особенно в первом поколении - чувствуют себя приезжими. Черный расизм почти не существует. Но не рекомендуется называть африканца "negre" - это слово бранное. И молодой человек, родившийся на земле Франции и проживший здесь большую часть своей жизни, вполне может вам за это попортить физиономию. Говорить следует "noir", "черный". Молодежь же предпочитает называть себя "блэк" - или, на "верлане", "кеби".
Несмотря на пресловутый рационализм, французы очень склонны к всевозможному колдовству и суевериям. "Черные" с успехом удовлетворяют их запросы. Для многих из них традиционные обряды и верования священны. Но за деньги они с удовольствием морочат головы коренным французам. В Париже обитают тысячи африканских колдунов и прорицателей, в газетах, в рубриках объявлений рекламы "gri-gri" состязаются по обилию с рекламой более материальных и обычных услуг. "Марабуты", афро-мусульманские чародеи, советуют, на какую лошадь поставить в тотализаторе, привораживают неверных супругов, лечат от СПИДа. Колдуны из тропической Африки тычут гвозди в ритуальных куколок и химичат со снадобьями, в которые входят сушеные жабы и волосы самоубийцы.
Как бы ни шипели французские националисты на "чурок", страна уж никак не обойдется без мусорщиков, строительных рабочих и шоферов с Черного Континента. Как и без африканцев, занятых в области моды, шоу-бизнеса и музыки. Куда бы она делась без черных красоток, рекламирующих шедевры haute couture? Разве удалось бы продавать миллионы пластинок без музыкантов вроде Юсуфа Ндуру или Секу Туре (этот великолепный певец является, к тому же, настоящим "гриотом", то есть жрецом-сказителем, почитаемым своими компатриотами из Мали как высший авторитет и мудрец)?
Отдельная категория - черные с Антильских островов, Гваделупы и Мартиники. Их, в сущности, и нельзя отнести к не-французам; более того, себя они зачастую чувствуют большими французами, чем жители Парижа в пятом поколении. Острова пользуются статусом "заморских департаментов", то есть перелететь Атлантику в официальном смысле то же самое, что пересечь "Периферийный бульвар" (парижскую МКАД) и очутиться, к примеру, в департаменте "Сена - Сен-Дени". На выборах антильцы довольно часто голосуют за правых политиков. Именно среди них иногда встречается "черный расизм": бывает, что антильскую девушку родственники осуждают за то, что она встречается с белым парнем. Относительно африканских черных антильцы, случается, говорят: "Они же дикари, им никогда не стать настоящими французами". При этом между собой они общаются на креольском языке, почти непонятном для французов. У них своя, очень специфическая (и вкусная) кухня и своя музыка, "зук".
А теперь обратимся к выходцам с Дальнего Востока, самым экзотическим и загадочным "нацменам" Франции. Два парижских "чайна-тауна", конечно, по размеру нельзя сравнить с нью-йоркскими "китай-городами". Тем не менее, это совершенно особый мир.
Один осколок "Поднебесной" находится в районе Place d'Italie и, не зная об этом, его легко можно не заметить. Он скрыт в задних дворах и огромных подземных пространствах квартала, застроенного многоэтажками в конце 70-х - начале 80-х годов. Это сотни лавок, супермаркетов, ресторанов, магазинчиков, конфуцианских и буддийских молелен. Второй, меньший по объему, но более заметный, приютился на склонах Бютт де Шомон, в районе Бельвилль, где Дальний Восток сосуществует с Магрибом. Кроме них, в пригороде Парижа Марн-ля-Валле имеется огромный торгово-общественный центр "Chinagora", а в самом центре, недалеко от Бобура, в узеньких улочках Марэ (Болота), которые были раньше заселены парижской шпаной (именно здесь находится печально знаменитая "улица Добродетелей"), потом мелкими арабскими и еврейскими торговцами, спрятался микроскопический чайна-таун, заселенный представителями южнокитайской национальности "вэй". Они по каким-то причинам держатся очень замкнуто и с другими китайцами не общаются. Китайские рестораны и магазины рассеяны по всему Парижу.
Известно, что для китайцев все "длинноносые" европейцы на одно лицо. Французу же трудно отличить одного китайца от другого. И от вьетнамца, корейца, лаосца, кхмера. Никто во Франции не может точно сказать, сколько китайцев в действительности живет в стране. Сегодня в полицию стараются рекрутировать французов азиатского происхождения - им все-таки легче разобраться, является ли мьсе Лао тем, за кого себя выдает.
Несколько лет назад по Парижу пополз чудовищный слух: нельзя ходить в китайские рестораны, там могут накормить "чоп сюэй" из человеческого мяса. Слух этот распустил один ушлый журналист, высказав следующее предположение. Акты гражданского состояния показывают, что у китайцев, проживающих во Франции, практически нет смертности. У всех других народов - есть, а китайцы живут вечно. Всем было, естественно, понятно, что умирают китайцы, как и все прочие, просто на документы "выбывшего" в лучший мир китайца приезжает очередной нелегальный иммигрант. Вопрос: куда деваются трупы? Журналист предложил простой ответ.
Вообще все, что связано с китайцами и другими азиатами, покрыто тайной и наслоением нелепых слухов. Ходят рассказы о подвигах "триад", о подпольных игорных домах с миллиоными ставками, о фантастических суммах, циркулирующих в теневой экономике, контролируемой китайцами. Известны "короли" китайской мафии, но никаких улик против них не имеется. Китайцы на вопросы журналистов о мафии лучезарно улыбаются: "Мы же не итальянцы!"
Китайцам присущ почти религиозный культ успеха и богатства. Их трудоспособность вошла в поговорку. Текстильно-одежная промышленность - одна из основ французской экономики. И она потихоньку переходит в руки китайцев. Уже упомянутый "Сантье" перестает быть вотчиной евреев, которые сложили оружие перед "муравьями". На легальных, полулегальных и просто подпольных швейных фабриках китайские рабочие трудятся по 12 - 14 часов в день. Они стараются пить как можно меньше воды, чтобы реже отрываться от машины. Они ограничивают себя во всем, лишь бы скопить капитал. Но уж если они устраивают праздник - небеса ходят ходуном. Однажды мне повезло: я наблюдал китайскую свадьбу в знаменитом бельвилльском ресторане "Нюнювиль". Гости плясали на столах, пели, кидали пачки денег на поднос новобрачных, дрались и мирились.
К азиатам французы относятся с опаской. До сих пор сказывается недолеченный "индокитайский синдром". Но с восхищением наблюдают, как быстро азиаты, решившие выйти из тени, интегрируются во французское общество. Как, не теряя корней, приобретают качества, любезные галльскому сердцу - стиль, умение жить, тонкость обращения. Последняя жена последнего французского национального героя Сержа Гинзбурга, Бамбу, полу-вьетнамка, полу-немка (с обеих сторон голубых кровей) по популярности среди читателей бульварных газет не уступает Стефании Монакской и Катрин Денев.
И без китайской кухни француз больше обойтись не может. Несмотря на опасность съесть китайского дедушку. Большинство французов уже научилось обращаться с палочками, а многие понимают разницу между кухней Кантона, "мандаринской", пекинской кухней и кулинарными традициями Индокитая.
В Париже имеется небольшая, но заметная японская община, состоящая в основном из банковских служащих и работников страховых компаний, занятая скупкой всего французского добра, какое удается скупить. А также небольшое количество студентов и художественной богемы. И такие культовые фигуры французской цивилизации, как Кэнзо, Иссе Мияке и основатели фирмы "Comme les garcons".
К японцам французы питают почти суеверный ужас: они боятся, что "жапы" скупят весь Париж, а что будут с ним делать - неизвестно. Но радуются, когда эти "странные насекомые", как выразилась премьер-министр Франции Эдит Крессон, бодро тратят свои немеренные йены на произведения французского гения, вроде платков "Эрмес".
Сами японцы, кроме офранцузившихся постоянных жителей страны, обычно неважно изъясняются по-французски, продукты покупают в немногочисленных дорогих японских магазинах, обедают в дорогих японских ресторанах на улице Сент-Анн, вблизи Оперы, там, где находится большинство офисов японских компаний.
наверх
|
